Коллективное обсуждение текста Екатерины Захаркив "я не говорю по-русски..."

Новая инициатива Метажурнала - это коллективное обсуждение редакторами одного текста, выбранного подписчиками из опубликованного за неделю. Первый выбор подписчиков пал на текст Екатерины Захаркив "я не говорю по-русски...", опубликованный в канале Марией Лобановой. Далее мы в редакторском чате предложили коллегам высказаться по его поводу. Публикуем текст стихотворения, комментарий Марии Лобановой и дополнительные рецензии, возникшие в ходе обсуждения у Юлии Подлубновой, Максима Алпатова и Александра Маркова.

Екатерина Захаркив

* * *
                                                                                      
                                     After M. Palmer

я не говорю по-русски и у меня нет ответа, почему
известняк осыпается с подножия демерджи и мало-
помалу рассеивается. почему выцветают сводки. не могу
сказать, почему лестницы радиоволн подкашиваются
в эфире. без конца, без солнца. твоё новое сообщение
изредка прорывается, нерасшифрованное.

не знаю, как именно слова «здесь», «так» и «вот»
застревают между зрением и документом. кончается
осень. значения не горят и не преломляются. не могу
ответить на вопрос, где высадятся новобранцы. и куда
направлена эскадрилья твоих пепельных глаз.

не могу сказать «окей», или «давай», или «следующий
ход» в неизгладимой игре. я не знаю, как это
произносится, как превращается в сигнал. в какой
момент сигнал превращается в буквальную птицу.

я не говорю по-русски и не понимаю, как дробь
перечисления прерывается интонацией. мне ничего
неизвестно об итоге числовых операций. о клочках
географии, опутанных красными графиками. я хочу
быть рядом со всем. в этом предложении. в этой чашке.

я не знаю правил чтения крика новорожденной дочери,
не умею транскрибировать лай собаки. я не понимаю,
когда мне говорят, что нужно потерпеть, подождать,
обратиться к контексту. каким жестом нужно
сопроводить согласие, а каким — полнолуние. куда ты
уносишься в своих мыслях.

мне нечего сказать о пытках и изнасилованиях
в отб-1, о застройке сквера на сретенке, 13, о деле doxa,
о деле сети, о деле цветковой, о деле хачатурян,
о веществе «новичок», о сопротивлении требованиям
полиции, о дубинках и автозаках, вывернутом ветре,
недостающем времени, сырости на заплесневелых
лапках, распухших фурах, логотипах, сияющих в лужах,
о смятении и страхе, туманности андромеды, странных
агентах и т. д.

не могу выразить идею о смещении по радиусу
восприятия. щёлкнуть по элементу, которого должна
коснуться окружность взгляда. позволить ночи
замкнуть тело, запечатать лицо. в её чёткой структуре
избыть словарный запас.

…как завершается смена невидимых новостников…
как оставляют свой пост чёрные пятна, дорожный шум,
свора, одетая в дождь…

Из книги Екатерины Захаркив "ВЕРСИИ / ВОЛНЫ", НЛО, Москва, 2023

Мария Лобанова:

Кажется, во времена наиболее интенсивного выражения отрицательных суждений и запретов язык словно встраивается в общую алгоритмическую логику и «отсутствие» воспринимается красноречивее «наличия» чего-либо. Например, воображение легко достраивает слова на месте отточий и ум охотнее запоминает такое достраивание (*** ****); фигуры умолчания то тут, то там стали привычным элементом информационной реальности, и почти всегда понятно, что имеется в виду; невозможность говорения и попытки артикулировать собственную тишину и преодолеть «выведенные из строя прежние, казавшиеся проверенными годами отдельные лексемы и их сочетания» появляются на страницах журналов и в личных блогах (журнал Транслит #25 «bol'she net slov»; недавнее стихотворение Галины Рымбу «ВСЁ, ЧТО НЕ НАПИСАЛА» и так далее).

Стихотворение Екатерины Захаркив написано осенью 2021 года по мотивам текстов М. Палмера. Небольшое эссе Аркадия Драгомощенко «Frames», посвященное Майклу, начинается так: «Майкл Палмер всегда казался мне кем-то вроде альпиниста тишины» (из книги Майкла Палмера «Под знаком алфавита», Порядок слов, 2015. Похоже, Екатерина продолжает вслед за Палмером изучать «горный ландшафт» и, кажется, восемь строф её стихотворения, словно фигуры выветривания на Демерджи, – зияющие отверстия в камнях, их «обтёсанные значения» мгновенно сообщают читателям о наличии «отсутствия». Но это отсутствие не мёртвородящее - отрицательные формы глаголов («не говорю»,, «не могу сказать», «не знаю» «не горят и не преломляются», «не могу ответить», «не знаю, как это произносится, как превращается», «не понимаю», «не умею транскрибировать лай собаки», «не могу выразить идею» и ect.), простой непроизводный предлог «без»  («без конца, без солнца»), причастие или прилагательное с отрицательной частицей «не» («нерасшифрованное», «мне ничего неизвестно») как бы «сжимают пружину реальности, декларируя такое отсутствие», и в тоже время «разжимают её», как бы намекая на то, что понимание возможно сразу через отрицание, либо впоследствии через проявление предмета перед условным зеркалом ума. То есть перечисление отсутствия в стихотворении Екатерины выглядит не как отсутствующие рога у зайца, которые никогда у него вырасти не смогут, а как отсутствующие рога у молодого быка, которые рано или поздно да появятся (пример пояснения пустоты согласно буддийскому канону).

Когда впервые прочла данное стихотворение, то вспомнила верстак отца из моего детства, сколоченный им из подручных досок на совесть, пахнущий свежей стружкой и смолой, – место для создания нового способа видеть «окружностью взгляда». Хочется задержаться в этом месте подольше, подышать его пустотой, подвигать языком-рубанком, почирикать отрицательными частицами, «избыть словарный запас». Лучиана Паризи в своей книге «Contagious Architecture» приводит определение прекрасного как «самой изящной и ёмкой формулы сложности» (которая связана с нормативностью) – «сложности систем, колеблющейся между порядком и хаосом», и, читая это, да и другие стихотворения из новой книги «Екатерины ВЕРСИИ / ВОЛНЫ», понимаешь, что её поэзия тому явное доказательство.

Юлия Подлубнова:

Друзья, что лично меня привлекло в тексте Екатерины Захаркив, за который я проголосовала.

Во-первых, прием утверждения за счет отрицания, этакая языковая апофатика. Причем языковая в квадрате, поскольку речь идет о русском языке, который отменяется авторкой, выбравшей нахождение вне родины и вне ее культуры, но в то же время пишущей текст на русском и создающей тем самым культурную реальность, опрокидывающую догматы традиции. Это как бы нерусский русский, не язык пришитых в нему смыслов. Это язык внутренней свободы, который может называться как угодно.

Во-вторых, интересно взаимодействие «языкового» письма (абстракции + аффекты) и политической поэзии, на выходе дающее субъектку, травмированную политической реальностью, осознающую травму, но находящую силы (главным образом, внутренние, творческие) преодолевать ее притяжение. Это эскапизм человека, рефлексирующего реальность, перерабатывающего ее в то, что, возможно, не освобождает от боли, но освобождает от роли жертвы истории, что, по нашим временам, уже не мало.

Максим Алпатов:

Так же, как молчание становится художественным жестом на фоне прерывающейся речи, так и высказывание о невозможности высказывания/понимания реализуется в полной мере именно на фоне попыток диалога. Поэтому появление в последнее время целого корпуса текстов, построенных вокруг эстетики отсутствия, изъятия коммуникативных связей — хороший знак: если бы все возможности для диалога были исчерпаны, наверное, потребность в подобной поэтической практике не возникала бы.

Стихотворение Захаркив, впрочем, устроено несколько иначе, чем большинство других примеров поэтики невозможности, которые привёла в своём комментарии Мария Лобанова, и работает не столько благодаря «фигурам умолчания», сколько на множестве пересекающихся противоречий. Вопросы, на которые говорящий субъект якобы не может найти ответ, при ближайшем рассмотрении либо содержат ответ в самой формулировке вопроса, либо не требуют ответа вообще. Имеет ли значение, «куда высадятся новобранцы»? Нет, важна сама трагедия вокруг их высадки на «клочках географии, опутанных красными графиками». И в то же время совершенно очевидно, «как слова застревают между зрением и документом» — ну вот именно так и застревают, в том же самом зазоре, где проходит едва уловимая грань между равнодушным чтением новостной ленты и чутким сопереживанием.

То, как тонкие наблюдения в тексте Захаркив замаскированы под неотвеченные вопросы, создаёт первое из множества противоречий: субъект одновременно встаёт на один уровень с дезориентированным обывателем, пытающимся сохранить остатки эмпатии посреди нормализованного ужаса, но в то же время постоянно демонстрирует, что видит, понимает и чувствует гораздо больше. Точно такое же противоречие возникает между словами «не понимаю, как дробь перечисления прерывается интонацией» и отрезком, начинающимся с «мне нечего сказать о...» — ведь именно это в данном отрезке и происходит: монотонная хроника ужасов из новостей прерывается рефлексией «сырости <...>, смятения, страха, туманности».

Из-за этого возникает ощущение, что субъект в этом тексте попадает ровно в ту ловушку речи, которую сам же и описывает. Нет никаких эффективных «правил высказывания», которые что-то гарантируют, «потерпеть, подождать, обратиться к контексту» не поможет, выбрать правильный жест невозможно. Никакая траектория высказывания не безопасна: языковая игра таит в себе риск неуместного равнодушного эстетизма, прямое высказывание чревато превращением в не менее равнодушного «невидимого новостника», перечисляющего инфоповоды и паразитирующего на страхе, и т.д. Поэтому для меня в этом тексте ценна, во-первых, по-человечески понятная усталость от обязанности вглядываться в бесконечные подробности травмы, всякие неявные закономерности и связи, которая по умолчанию возлагается на каждого говорящего, во-вторых, вызывающая уважение позиция, что эту усталость необходимо преодолевать.

Александр Марков:

В чувстве обычно преобладает мотив самоуверенности, со времен метафизики Христиана фон Вольфа и «Энциклопедии» Дидро и Д’Аламбера: мы подтверждаем чувством то, что уже прочувствовали, так что через нас вещи раскрываются в своей ясной объективности, а речь только укрепляет эту самоуверенность в наших уже действующих чувствах. В стихотворении Екатерины Захаркив мы встречаем другое: речь не может служить самоуверенности, но только раскаянию. Она показывает, что мы сами не знаем правила речи, в каких случаях речь помогает нам понять свою правоту, а в каких — только подтверждает чужую неправоту.

В этом смысле, стихотворение Захаркив — эксперимент с перформативностью. Перформативность здесь понимается не как порождение реальности, а как постоянный сбой, как невозможность схватить распадающуюся реальность, в которой любой шаг может оказаться осужденным. Быть рядом со всеми — это значит подвергнуться вместе с ними насилию. Незнание правил чтения и транскрипции — это эффект бытия-обвиненным, бытия-подсудным, бытия «пепельных глаз» (с возможной отсылкой к пепельным волосам Суламифи из «Фуги смерти» Целана, а может, и к «Пепельной среде» Элиота).

Для меня самое существенное в стихотворении — последняя строка. Не то, что всё написано ради последней строки, как в перформативных традиционных стихотворениях. Просто «свора, одетая в дождь» это и метафора хаотической событийности, и указание на то, что событие не сводится ни к его описаниям, ни к его даже метаописаниям через обращение к коллективному опыту или коллективному аффекту. Этот аффект проходит, но остается та речь, которая не сводится к заранее-обращенности, которая и появляется у свободных людей. Им есть что сказать, и для них метафора — форма приветствия наступившей свободы.